Избранное: Интервью с деятелями культуры и искусства - Журнал Клаузура

– Конечно, это ведь вся химическая промышленность работает на производство таблеток.

– Если кто говорит, что никаких таблеток глотать не будет, а будет жить естеством, как и любой фундаменталист, я замечаю, что пенициллин сделал воспаление лёгких несмертельным, что одна таблетка теперь убивает весь венерический букет. Не говоря уже о холере и тифе. Сокол-сапсан живёт в неволе тридцать лет, а на воле три года… Рак? Так и рак достижение цивилизации, это соматический структурный сбой из-за долгой жизни, потому что средний срок жизни в средние века был сорок лет. То, что было раньше, не есть лучшее. Раньше побеждали депрессию, становясь опиумными наркоманами, и это было нормой, потому что вообще недолго жили, можно было остаток жизни и покурить.

– Но Ной жил девятьсот лет, это всёрьёз не рассматривается ни одним антропологом, не говоря уже о физиологах. Нигде не учитывается такая возможность, описываемая в священных книгах, в Библии и Ведах, что возраст человека может снизиться от ноевской тысячи до возраста собаки, двенадцати лет, как это сказано в ведах про Кали-югу, про век железный.

– Долгожительство не всегда нужно. Иногда можно сказать лишь одно: жизнь коротка, и в этом её единственное преимущество.

– Что такое ваши «Скалы прозрачного мрамора»?

– Это рабочее название «Математика». Потому что пик Хан-Тенгри сложен из мраморизованного известняка, он блестит, как сахар. Но дело в том, что есть фраза, которая там цитируется, один из каббалистов сказал «Если вы путешествуете по мистическим мирам и увидели скалы прозрачного мрамора, то не спешите кричать „Вода! Вода!“. Об эти скалы можно удариться, но выпить их невозможно». Это образ доступного и абсолютно недоступного прошлого, это вода-металл, когда всё видно, но потрогать нельзя. В чём смысл метафизики? Смысл ее в прозрачности. Но невозможно говорить о прозрачной вещи, если она не существует. Метафизика всегда возникает, когда о вещи можно говорить, что она есть, а в то же время её нет. Это и есть символ. С одной стороны, он есть, с другой, его нет.

– Мы опять вернулись к сладкой парочке символ-аллегория. Вот если я подумал о чём-то, нарисовал схему, а потом внедрил схему в кристалл кремния, вот и получился чип и компьютер. Аллегория рождает технику, противоположную всякой метафизике.

– Есть разница между вычислимой и невычислимой функцией. Что такое смысл как новая информация? Хорошее стихотворение можно читать бесконечно, потому что каждый раз оно сообщит что-то новое, если читатель готов это воспринять, то есть сам способен меняться со временем. Поэтому стихотворение производит смысл, то есть является невычислимой функцией. Это значит, что стихотворение нельзя заменить неким алгоритмом, который бы привёл к новому смыслу. Любой символ это невычислимая функция.

А аллегория как раз таки вычислимая функция, она не сообщает нам ничего нового. В чём корень зла в аллегории? В том, что она, не сообщая нам ничего нового, претендует на нечто значительное и даже грандиозное, как в случае с компьютером. А компьютер просто машина Тьюринга, которая по определению ничего нового не производит. Всё, что у нас существует в мире понятного, установлено в рамках вычислимых функций и машин Тьюринга, связанных с определёнными представлениями об алгоритме. Но вполне возможно, что появятся квантовые способы вычислений, не связанные с тьюринговской парадигмой. Этот прорыв будет настолько грандиозен, что трудно представить себе его последствия.

Про историю с подобием компьютера нашим нейронным сетям мозга я думаю упорно и давно, и это очень глубокая и тяжёлая для понимания история. Это всё равно, что понять, чем смерть отличается от небытия, и значительно сложнее, чем уяснить разницу между символом и аллегорией.

Опубликовано в журнале «КЛАУЗУРА» 29 Сентября 2011

«Литература современной России – Terra incognita для Германии». Интервью члена Союза журналистов Германии Сергея Дебрера с немецким поэтом, переводчиком и публицистом Александром Нитцбергом

Нельзя сказать, что в книжных магазинах Германии нет переводов на немецкий язык произведений современных российских авторов. Такие книги есть. Но при ознакомлении с их перечнем создаётся впечатление, что в сегодняшней России из всех литературных течений существуют лишь авангард всех мастей и детектив (причём последний представлен почти исключительно жанром «иронического» «дамского» детектива). И совершенно отсутствует гигантский пласт современной русской литературы реалистического направления. Чем же объяснить столь тенденциозный отбор?

Известный в немецкоязычном пространстве поэт, переводчик и публицист Александр НИТЦБЕРГ, чьё мастерство в области литературного перевода стихов выдающихся русских поэтов высоко оценивает немецкая литературная критика, ответ на этот вопрос члена Союза журналистов Германии Сергея Дебрера начал с того, что уточнил, как происходит сам процесс отбора произведений российских авторов для их перевода и издания в Германии:

– Ещё несколько лет тому назад таким отбором занимались переводчики-слависты. Теперь же это является прерогативой литературных агентов. Но сами принципы отбора остались прежними. Конечно, принимается во внимание эстетическая сторона творчества того или иного автора. Однако на первое место ставится ожидаемый коммерческий успех. А значит, чтение должно быть лёгким и завлекательным. Этим, в частности, объясняется популярность детективов Бориса Акунина, которого здесь воспринимают почти как «разжиженного» Достоевского.

Но основной акцент делается, как мне кажется, на политической составляющей. То есть: какова позиция автора к российской власти, каково его отношение к Западу. На мой взгляд, в настоящее время ситуация в некоторой степени напоминает эпоху «холодной войны». Может быть, не в столь откровенной форме, но близко к тому. И на Западе совершенно отчетливо делают ставку на тех российских литераторов, которые находятся в оппозиции к политической системе в России. И каким бы талантливым ни был писатель, но если он не отвечает такому условию, будь он даже просто нейтрален к власти, то на него не обращают внимания. И наоборот.

Например, российских прозаиков-авангардистов Виктора Пелевина и Владимира Сорокина преподносили немецкому читателю как представителей не просто авангарда, а именно политического авангарда. Или вот пример: в 2002 году у нас вдруг издали сборник стихов молодой российской поэтессы Алины Витухновской. Но, на мой взгляд, это было вызвано не какими-то высокими художественными достоинствами её поэзии, а скандальной известностью самой поэтессы.

– Ну да, в России она «прославилась» выступлениями в защиту арестованного председателя маргинальной национал-большевистской партии, писателя Эдуарда Лимонова. Её и саму арестовывали за приобретение наркотиков.

– Да, она на этом делала себе рекламу. И сделала: крупное издательство DuMont в Кёльне выпустило сборник её стихов, в ведущих газетах печатались большие интервью с ней, её возили с выступлениями по городам Германии. И это при том, что в немецкой же прессе были очень плохие рецензии на её стихи. Но вокруг неё был создан ажиотаж.

Или взять писателя Виктора Ерофеева. Он же настоящий политический флюгер. А как его раскручивали! Возили не только по всей Германии, но и по всей Европе. В одной из крупнейших в ФРГ газет ему предоставили вести еженедельную авторскую рубрику. Но нужно же расплачиваться за оказанное внимание. Вот он и пропагандирует в России какие-то размытые западные представления, которые его самого, как я думаю, совершенно не волнуют.

– Всё это относится только к современной российской прозе?

– Нет, это относится также и к российской поэзии, которую я знаю намного лучше, чем прозу. Ведь сам я поэт, и перевожу преимущественно русскую поэзию. И вижу, что современные поэты России, которых тут переводят и издают – поэты весьма специфические. Например, ныне покойный Дмитрий Пригов и поныне здравствующий Лев Рубинштейн, чьи опусы переводили еще в 80-е годы ХХ века два переводчика, работающие под псевдонимами Гюнтер Хирт и Саша Вондерс. Они тогда ездили в Россию, познакомились там с ними и открыли их Западу.

Но в самой России из огромного числа современных российских поэтов Пригов и Рубинштейн по своим поэтическим данным особо не выделялись. Да, их поэзия была определенной формой авангарда, но она не являлась чем-то из ряда вон выходящим. На Западе же их выдавали именно за уникумов. И получилось, что эти поэты, а также покойный Геннадий Айги вдруг оказались представителями всей современной русской поэзии. Это, конечно, был перебор, поскольку они представляли собой лишь некоторый сегмент русской поэзии. Но в Германии знают только их, да еще немного Ольгу Седакову.